Блуменфельды, Шимановский

В этой статье нельзя не упомянуть о связях между семьями Блуменфельдов, Нейгаузов и Шимановских. Слишком тесно переплелись их судьбы, слишком тесно они породнились.

Когда в Европе или США открывается очередная «тусовка» имени Нейгауза, ее организаторы, как правило, задают мне один и тот же вопрос: «Кем приходился Кароль Шимановский твоему деду?» Если я начинаю занудно объяснять связь Шимановских с Нейгаузами, люди обычно «открещиваются», упоминая в своих рекламах лишь слово «cousin». Их можно понять, тут черт ногу сломит…

Поэтому процитирую отрывок из воспоминаний деда о прадеде. «В Елисаветграде… он сейчас же подружился с многодетной семьей Михаила Францевича Блуменфельда, учителя истории и французского языка в реальном училище, на дочери которого Ольге Михайловне (моей будущей матери) он и женился через несколько лет. Женой деда Михаила Францевича была Мария Шимановская (дочь польских помещиков), сестра родного деда знаменитого впоследствии польского композитора Карла Станиславовича Шимановского (Karol Szimanowsky). Близкие родственные и дружеские отношения, основанные на общности культурных запросов и главным образом на непреодолимом (почти поголовном) тяготении к музыке, связывали эти три семейства: Шимановских, Блуменфельдов и Нейгаузов».

Когда я родился, дед хотел назвать меня в честь Шимановского Карлом. Отец воспротивился. Сказал, что ни «р», ни «л» он твердо не выговаривает, и будет называть меня «Ка…». Дед махнул рукой, и сказал: «Ладно, пусть будет Генрихом». Стоящие рядом дочери И. Сельвинского выразили надежду, что я не стану музыкантом. К сожалению, они немного ошиблись…

Феликс Михайлович Блуменфельд был не просто выдающимся пианистом и дирижером. С юности я был очарован его сочинениями (разумеется, в основном, фортепьянными). Мне до сих пор трудно понять, что так тесно связывало его именно с «Могучей кучкой». Открываешь старый советский музыкальный словарь и читаешь: «Блуменфельд Феликс Михайлович (1863 – 1931), русский советский (?! - Г. Н.) композитор и дирижер, профессор Петербургской и Московской консерваторий, дядя Г. Нейгауза». «Могучая кучка» — творческое содружество русских композиторов демократического направления, окончательно сложившееся в 1862 году в Петербурге». Угу, сильно «демократического»…

Когда, по словам деда, Блуменфельд «осмелился робко сказать Римскому-Корсакову о Р. Штраусе: «Вы знаете, это все-таки талантливо и прекрасно инструментовано», последовала уничтожающая отповедь: «Ну, в таком случае Вы погибли для русской музыки!» Так демократическими были устремления кучкистов, или попросту тоталитарными? Ладно… Феликс Михайлович был хорошо знаком с Антоном Рубинштейном и находился под большим его влиянием. Дружба Блуменфельда с Римским-Корсаковым, А. К. Глазуновым, М. А. Балакиревым, а также восторженное отношение к Вагнеру, скорее всего, и обусловило тот «сплав» композиторского искусства, который родил нечто совершенно самостоятельное. К сожалению, его творчество не так широко известно, как, например, того же Шимановского. Да и дед, и отец почти не играли его произведения… А ведь эти сочинения гениальны. Сюита «Из жизни танцовщицы», «Лирические отрывки», Этюды (особенно леворучный, посвященный Л. Годовскому), «Баллада в форме вариаций» совершенно неповторимы. Эти пьесы можно было бы охарактеризовать как некую смесь романтизма с пост-романтизмом, но и подобное определение мне кажется чересчур натянутым. А чего стоят его транскрипции отрывков из «Князя Игоря» Бородина или труднейшая обработка «Концертного Вальса» Глазунова! Дед писал: «Как композитор Блуменфельд не открывал новых путей, но с большим достоинством и благородством писал музыку в пределах «узаконенного» и традиционного». В данном случае возьму на себя дерзость не согласиться с Генрихом Густавовичем. Возможно, дед «слишком близко» знал его, слишком любил и просто не мог посмотреть на сочинения своего дяди «сверху», полностью абстрагировавшись от его личности. Ведь Блуменфельд был в первую очередь пропагандистом чужой музыки, именно в этом качестве он и запомнился своим современникам. (Конечно, возможен и другой вариант: я могу быть слишком субъективным, да и о вкусах не спорят.)

Выдающийся польский пианист, прославленный шопенист (и премьер-министр в правительстве Пилсудского) И. Падеревский удивлялся, спрашивая Феликса Михайловича, почему тот не отдает себя целиком исполнительской деятельности: «Ведь Вы можете держать весь мир в Ваших лапах!» Но и эта блестящая карьера не привлекала Блуменфельда. Он слишком любил Музыку, всю музыку, чтобы стать «чистым пианистом». Он играл, дирижировал, аккомпанировал, писал, сочинял, преподавал, и не было ни одной музыкальной области, которую он мог бы принизить в угоду другой. Его увлеченность была сродни азарту. Да и вообще Блуменфельд славился своей азартностью, в чем бы она ни проявлялась. Он переиграл руку в теннис (результат – леворучный этюд!), увлекшись крикетом, по ночам катал шары, и даже сама его смерть выглядела немного «азартной» (если подобное определение смерти вообще уместно): он умер от инфаркта во время игры в преферанс… 25 февряля 2006 в одном из московских консерваторских залов состоялся вечер, посвященный его памяти. «Балладу в форме вариаций» исполняла Анна Кривцова, «Концертный Вальс» Глазунова-Блуменфельда – Юлия Милославская, замечательный струнный квартет – студенты из Кореи. Этот концерт организовал профессор МГК Рувим Островский, за что хочется искренне его поблагодарить. Вспоминаю, как чудесно играл сюиту «Из жизни танцовщицы» Алексей Наседкин в 1988 году, в концерте, посвященном столетию деда. Но это и все, что мне известно… Будем надеяться, что творчество этого великого музыканта еще не раз вспомнят и в России, и за ее пределами. Конечно, Блуменфельда трудно забыть уже хотя бы потому, что именно он был учителем и прославленного Владимира Горовица и более «скромного» Натана Перельмана, но все-таки сочинения дяди моего деда кажутся мне несправедливо забытыми. А чего стоит одна запись В.В. Софроницким блуменфельдовских «Двух лирических отрывков», ор. 47! К сожалению, эти «Отрывки» сохранились только на виниловых пластинках, переписать на компакт-диски их было невозможно из-за плохого качества записи… В своих воспоминаниях дед рассказывает, как Прокофьев впервые исполнял свои «Сарказмы» в Петрограде, в 1915 году: «… Затем мы все вместе попросили играть Прокофьева. Он охотно подошел к роялю, поставил на пюпитр ноты – это были только что написанные «Сарказмы» в рукописи … Как раз за его спиной оказался Феликс Михайлович Блуменфельд и, вскинув на нос пенсне, стал смотреть в рукопись. Сергей Сергеевич хотел уже начать играть, но вдруг повернулся к Блуменфельду и сказал: «Феликс Михайлович! Вы лучше в стороне станьте, я боюсь – Вы меня вдруг кулаком по голове ударите!» Все засмеялись, Феликс Михайлович махнул рукой, но все-таки немного посторонился…» Впоследствии Блуменфельд с радостью наблюдал за ростом тогда молодого Прокофьева, полюбил и творчество позднего Скрябина, и сочинения Ан. Александрова. Да, он действительно был пропагандистом новой музыки, не слишком стараясь пропагандировать свое собственное творчество. И жестокий закон рекламы, в противовес саморекламе, сделал свое дело…

Его братья и сестра также были музыкантами. Сейчас нам, к сожалению, мало что известно о пианистах Сигизмунде и Станиславе Блуменфельдах. (Хотя дед назвал моего отца Станиславом именно в честь своего дяди. Хорошо, что не Феликсом. Слишком уж ассоциируется с известной личностью…). Гораздо большей информацией мы располагаем в отношении Ольги Нейгауз (в девичестве Марты Блуменфельд), моей прабабушки. Эта нежная, добрая женщина была из породы тех некрасовских дам, которые «коня на скаку останавливают». Ласковая, мудрая, красивая, любящая мать превращалась в зверя, когда дело касалось ее фортепьянных уроков. Дед вспоминает: «Моя мать, как и все Блуменфельды, музыкально очень одаренное существо, должна была с четырнадцатилетнего возраста давать уроки музыки … Она прекрасно читала с листа … легко, свободно и очаровательно играла в те минуты, когда она была свободна от уроков и домашних забот, в характере ее преобладали дружелюбие и благожелательность, обращение ее с людьми было изысканно вежливое, и светское (в этом отношении она была столь же «хорошо воспитана», сколь плохо был воспитан мой отец…

Достаточно было послушать один урок моей матери, чтобы убедиться, что здесь что-то неладно: из доброй, вежливой, чувствительной женщины она превращалась моментально в злую, свирепую «учительшу», ей ничего не стоило больно ударить ребенка карандашом по руке, ущипнуть его за локоть, крепко распластать своей рукой ручку несчастного балбеса по клавиатуре…

Все это сопровождалось гневными, повышенными, повышенно-громкими наставлениями и восклицаниями, часто переходящими в крик. Но как только кончался урок, происходила

удивительная метаморфоза: мать тотчас же становилась опять вежливой, добродушной, даже ласковой, если же ученику удавалось мало-мальски хорошо приготовить урок, что случалось довольно редко, мать награждала его яблоком или конфетой, шутила с ним, была нежна и весела». (Дорогие коллеги, преподаватели игры на фортепьяно! Попробуйте сегодня стукнуть ученика карандашом по руке! Из здания полиции вы выйдете в лучшем случае спустя сутки. Не говоря уж о потере источника дохода. Тут никакое яблоко не поможет… (Г.Н.).

А вообще-то, моя прабабка была именно той личностью, без которой ни один способный музыкант не смог бы самореализоваться. Вряд ли прадед мог бы в свободное время соверершенствовать проекты дуговых клавиатур, переводить русскую поэзию на немецкий и размышлять о новой системе нотной записи, если бы в быту ему не помогала его любящая и преданная жена. (Кажется, Господь Бог наградил меня почти такой же…)

Иногда спрашивают: откуда Генрих Густавович получил свою виртуозность? От Барта или от Годовского? Да нет, он сам признается: «я унаследовал от матери немного блуменфельдовско-шимановской легкости».

Что можно сказать о ближайшем друге и родственнике деда, Кароле Шимановском? То, что он был гениальным композитором, знают многие. Особенно скрипачи. Я же больше люблю его фортепьянный цикл «Маски» (вторая пьеса, «Шут Тантрис», посвящена деду), Вторую и Третью сонаты , Второй (а не столь популярный Первый) скрипичный концерт,

Четвертую симфонию, ранние этюды и вариации, поздние мазурки. С детства был буквально влюблен в его b-moll’ный этюд, ор. 4. Как-то отец услышал мое ковыряние, сыграл его с листа и усмехнулся: «копия Скрябина!», наиграв при этом тему из b-moll’ного этюда ор. 8. Да, конечно похоже. А пассажи в левой руке чем-то напоминают шопеновский этюд cis-moll, ор. 25 № 7. Как и у Блуменфельда – некий «сплав», впоследствии родивший абсолютно индивидуальную и самодостаточную музыку. Раньше я очень любил играть на концертах эти два этюда подряд: Шимановского и Скрябина. Некоторые слушатели недоумевали. Наверное, это выглядело в некоторой степени хулиганством…

Кароль Шимановский учился в прадедовской школе. Хотя, судя по переписке, лучше всего чувствовал себя в родовой усадьбе Тимошовка. В 1919 году он, первым сообразив, чем ему грозит советская власть, переехал в Варшаву. (Примерно тогда же в Германию уехала родная сестра деда, Наталья Нейгауз). В Варшаве Шимановский и умер в 1937 году, не дожидаясь раздела Польши…

До эмиграции (репатриации?) они вместе с дедом, Блуменфельдом и выдающимся скрипачом Павлом Коханьским объехали почти всю Европу, играли в Киеве, Питере, после октябрьского переворота были буквально под дулом революционного нагана «приговорены» к культурно-просветительской деятельности красными бандитами. Я и хотел и не хотел бы жить в это время. Почему не хотел бы – каждому понятно. А почему (чисто гипотетически) хотел бы? Да потому, что дед вспоминал: «Елисаветград никогда еще не переживал такого «расцвета» музыкальной жизни, как в это лето 1818 года… Мы с Карлом Шимановским, скрипачом Липянским, композитором и лектором В. Дешевовым и, вскоре умершим, скрипачом Б. Гайсинским образовали – по решению правительства – МУЗО при местном Наробразе… Концерты, устраивающиеся нами в большом красивом зале бывшей женской гимназии, имели такой успех, что местные остряки говорили, будто на них появляются даже расстрелянные. С Карлом Шимановским я изображал на двух хороших роялях произведения симфонической музыки: «Ромео и Джульетту», «Франческу», «Шехерезаду», «Тамару» етс., некоторые симфонии Бетховена и Шумана, скрипичные сонаты и трио Бетховена етс., сестра моя и я играли многог сольных вещей, Балановская пела романсы и арии, я помню, что был даже вечер, посвященный Мусоргскому и Вагнеру, где я играл Увертюру из «Мейстерзингеров» в переложении Бюлова, некоторые номера из «Картинок с выставки», а Балановская с одним певцом (фамилию забыл!) пела из «Хованщины», «Бориса Годунова», даже «Смерть Изольды» из «Тристана». Аккомпанировал неизменно К. Шимановский».

Дамы и господа, вы можете представить себе подобный фестиваль в наше грубое время?! Да еще – в течение одного лета? (А в Киеве Г.Г. Нейгауз играл с Ф.М. Блуменфельдом на двух роялях переложение скрябинского «Прометея». Дважды в одном концерте и в третий раз – на бис!) Правда, те годы были не менее грубыми. Чтобы не сказать – более…